Казачья вольница (ч. I)
(поэма с продолжением)
Сищас мы праизжаим рещку Кагальник...
В ниё схадилася суды, впадала всё, -
ета рика главнай артериий
была в те вримина...
Тибе сищас адну лишь слову абраню,
тибе всё сразу станить ясна...
Хатя типерь ана уж роли ни сыграить...
У нас в Лазновскай — ета ерик -
асталась толькя три вярбы.
А у няво в канце, у ерика, да дна — шесть метрав!
С Багаявленки маладняк схадил -
он шол и днём, и нощью -
схадил он миллионами,
да щё я гаварю -
на триллионы щёт им шол!
Сазан, примерна в палиц талщиною,
в абъёми шол трубы митровай!..
Я за природай лищна наблюдал!
Бакланавская — раз!
Ильмень, Хфаминищив,
туды жа Даровая и Бисиргенивка
и прощия азёры -
ани адним узлом схадилиси в Лазновскам.
Шистиметровую каленку делал ерик
и вниз впадал...
Впадал типерь уже в рящушку Кагальник.
Типерь мы падъизжаим к Падасокам -
ну, ета с правай стараны.
А с левай стараны — Ряпьистай:
озёрца дюжа малай глубины.
А между ними в нибальшом саединеньи,
как в сцепки — малый пирикат...
Так в Ряпьистам тольки билси сом,
када ишол на нерист.
А в Падасоках билси лещ, ишо сазан...
У них всё строга была.
Нихто панять ни мог, к щяму
вот так ани мяжду сабой дялились?
Всё аказалась проста:
сом на пирикати ни мох лажица нáбак,
Он плаваить на пузе,
Сазан и лещ на етам милкаводьи
плашмя прилёх и шлёпаить направа.
Атбил икру и такжа развярнулси
и тем жа бокам — в Кагальник,
атуда — в Дон...
Тут тёплая вада, кармёшка -
кароща гаваря, тут все условия для жизни!..
Наверна, щас тибе атвещу,
щё такоя «Падасока».
Знащица так,
щирнея тущи здеся была дищи -
дюжа многа!
Адин знакомый мой
на ету тему ощинь метка гаварил:
«Када зайдёшь туды, на Падасоки,
то шапка подымалася ат крика птищива!..»
Ты панимаишь мысль маю!
Здеся ахотились с бальшим дрыном -
ружью ни брали...
Защем ана, ружжо? -
И — вóт тибе, няси в курень и завтрак, и абет.
А птицы были тут какия!
Можа, ты помнишь? -
Дрофы, пустильга...
К примеру, стрепит всех приметить,
лятить и крутить галавой -
знащица, видя, всё заметить...
А я спешу спросить:
— А, почему он крутит головой?
— Чо пащаму? Ты у няво спраси,
щиво он оглядаица! -
А штоб за ним стирвятники,
всё тот жа ястриб, ни гнались,
иль тот жа коршун -
он гняздица рядам...
Курганик — дюжа сильный:
в размахи крылья, тощна, метра два.
Он стрепита парвёть в куски!
Панял, дела какая!..
Вон, видиш, тяница длинющый бугарок...
Давай к няму вязи,
па азимуту путь дяржи!
Так, павярни направа!
Патяним вдоль няво...
Всё! Стоп! Приехали!
Вот ета — Кармилóк.
Сищас падымимси,
атсудава ты многаю увидишь...
Вясною разливалси Дон -
ты хоть ета знаишь? -
Ва время павадкав тут были пиряливы:
адин дялил Кастырку
и Кастырёнку* -
на лодках тута плавали...
А эта щё «висна»? -
Птинцов выводють гуси,
галов примерна трицать-сорак.
Гусак видёть на пирялив к ваде
и уплывають на курган,
суды — на Кармилок.
И жили да тех пор, када снижок падёть...
Главный гирой — апять гусак!
Он падымая стаю в небу,
видёть дамой и кружить над дваром.
А тута — все! Гатовь хазяйкя баз и корм -
встрищай гусей!..
В Кастырки слущай был такой...
К саседки наший зять пагастивать нагрянул
и гаварить: «Вазму ружжо,
да Кармилка дайду!»
Ну и пашол, вярнулси скора и принёс
гусей щятыри штуки:
щижёлыя, аж ели датянул!
Ани ж растуть на воли!..
Казащкам гаварить:
«Бяритя, ашыпитя да паджарьтя,
гусятинку пад стопку заядим!»
А бабы меж собой — глядь:
щё палущилась та?
Аказываица, зять сваих гусей пабил!
Ани та мещиныя были -
узнали их па метки,
а метку ставють на крылáх!
А ета сразу жа па хутару пашло -
вот смеху была!..
Гусь — ета травиная птищка,
на Кармилкé ани, как люди, жили!
Тут, на бугру, им — всё!
Вада, еда, нащёвка — всё тута есть!
Как тольки халада придавють,
литять дамой, нихто их ни завёть:
бис щилавека знають, панимають,
в какую старану литеть!
Типерь гляди, какая у них память...
На днях нидавна наблюдал...
Суды, на Кармилок, с зимель далёких
па небу дабралась стая гусей.
Тёмным питном закрыли солнцу
кружать, гагощють
ругаюца, а
на отдых ни хатять садица на сухую землю!
Па ихний памяти на Кармилке
всигда была вада...
Вот как встрищая матушка-природа
пасля таво, как «паработал» щилавек!..
Вон вдоль дароги паказалась паласа -
вот ета Сибярькú.
Кастырка, па
внащали паселилася туды...
Гляди павыша...
Вон тапаля пашли,
типерь — щють дальши.
Внязу нязина заливалася,
патом Кастырка пиришла туды,
патом — туды...
Щас там находица радной курень,
иде сищас живу с маею дарагой жаной -
казащкаю Марией,
а в девках — Силизнёва...
Ана мине радила казаков — траих сынов!
Гардюсь я ими: харошие рибяты!
Адин из них в мине пашол:
в свабодную мянуту
капаица в истории, капируить мине,
желаить всё узнать...
Пайдем, я пакажу тибе,
куды Тимошка, Разина сынок,
на двадцати платах прищалил,
када аца яво казнили...
Тимошка с гарадка Кагальника
с товарищами па рике блукал.
Вот тут астанавилси,
разбил станóвищу, назвал иё Кастыркай,
щё азнащаить «нипакорный», «упористый»,
«нипадщинёный
Ани пражили там нидолга, лет десять,
патом ушли наверх:
тут места была мала,
а в тиснате жить ни хателася...
Пайдём, щас пакажу,
куды прищалили платы, -
тут путь адин!..
С кастырским дедом медленно идём...
В ногах — немая дрожь...
Всё сходится!
Кого интересует миг истории,
тот знает — существует факт:
после пленения Степана Разина
спасались бегством казаки
и уходили, кто куда, -
истерзанные,
но с гордою поднятой головой!
Вот показался чуть проросший в поле курганок.
На нём — остатки исторического знака,
спиленного тяжкою рукой...
Чуть дальше — русло пересохшее речное
впритык упёрлось в бугорок...
Всё подтвердилось:
нет пути иного,
свершилася мечта!..
Коснулся обожжённым сердцем
истории
моей любимой стороны донской...
Закрыл глаза и вижу казаков,
плывущих друг за дружкой по реке, -
покинув Кагальницкий городок,
оставив пепелище,
срубили наспех брёвна,
наделали плотов и по реке направились,
чтоб новый хутор заложить
и чтоб в отместку за отца казнённого
«кастырить»!
Подходят к берегу и молча смотрят на бугор...
Душа у казаков звенит пустой цыбаркой**...
Осиротела вольница!
Остались детки без отца...
* часть Кастырки
** цыбарка — ведро