Казачья вольница (ч. I)
(поэма с продолжением)
Типерь пиривяди свой взгляд ливея,
наверх, туды, где гаризонт уходя в небу, -
ну, как бы меж сабою спорють...
Гряда идёть...
Дяды иво празвали Голавский хрибет.
Атсуда всё видать...
Хатя, ни тарапись, щас сам апридилюся!
Ага! Вот так!
Вон, видишь, сряди поля
зилёнай шапащкай растёть — ета тярны.
Атсуда низаметна, но я там был...
Так вот, прикинь щатыри пальца ат тярнов правея -
праходя паласа.
А вон ливей хрибет идёть,
а сряди них кургашик видна:
ляжить, как на ладони, Князив бугор!
В щесть князя Игоря назвали...
Придания гласить:
када яво дружина ишла на битву,
там воины на отдых станавилися.
А, можа, пиравали,
када вирталися назад пасля смиртельнай схватки...
Ведь тута нахадили рубищу -
жилезам вязаныя кольцы.
На рещку Калку Игорь шол етай дарогай...
Тут находили мещ биз ножин, ржавый весь, -
накинули сапеткай рыбаки
и принясли в Багаявленку -
Виссариону Илищу.
Я етат мещ видал,
суровай ниткай к стенки прикриплёнай,
штоб людям была видна...
А казаки, щиво найдуть, яму нясли.
Шлем, панцырь выпахали в поли, -
я ета тожа помню...
Пирид вайною помир ентат дед:
Ущитиль был и вращ народный,
Гляди как он людей лящил!
Прийдёть, зарю щють-щють абгоня,
В вароты палкай пагрямить.
Зайдёть, с карыты на базу вады папъёть,
Иде скатина жажду утоляить
Гутарить: «Худоба ета тожа люди,
Ими ни нада брезгавать,
скатина вродибы,
пирисялилася аттудава,
ну, как будта заглянула с тех миров»,
патом зайдёть в курень,
Дастаня трубку слухавую,
па телу с нею прабягить, памнёть бальную,
Щють-щють мазгой раскинить,
заворить травощки стяпной,
Павынимаить с сумки каришков,
в жилезнай ступки паталкёть,
Щё та пашепщить,
в краснам углу паклон паложить
Пасля щуть пирихватя на хаду,
За стол он
патом апять пайдёть на баз,
нагнёца, с руки вадищки пахлибаить,
Прагаварить: «Спаси Христос!»
и по стяпи спяшить к другим балезнинным.
Прищём хадил пишком,
Присказывал щё никада яму,
к другим нада итить на помащь,
Яво внущатая плимяница, сказала так,
Што все яво лищебные рицепты,
Он ета ат руки писал,
бальшой, рущной работы,
пухлый, самадельнай том, был разарёнай.
И в кажную аторвану странищку,
Завернут пираражок с капустай, щи с картошкаю,
Щиво кухарки напякли,
Пасля в бригаду атвазили,
Када баролись на полях за урожай.
Можа адин листощик сахранил.
Скажу тибе я так, пасля яво визитав,
Вставали многия, хатя им накануни гаварили:
«Што да утра ты ни датянишь,
ну можа да абеду даживёшь,
А там уж, как угодна Богу!
А так, на жись надёжы нету!»
Вот как между сабою лётщики гутарють:
«На базу он сиводня ни вярнулси !»
Яво жа все бальныя вирталися на баз
Но етат дед историю казащиства любил,
всё сабирал...
Ага!..
Хвамилию яво припомнил — Аникеив.
Малва хадила па станици,
што етат дед был ближа всех
к Степану Разину, к той
куды зарыли залатишку...
А па какой статье и па какой ступени -
нихто ни зная и нихто ни скажить,
иде схаронина загадка...
Када яво ни стала,
прапали все яво бумаги...
Куды прапал архив?
В каких сищас руках храница?..
Да и в Кастырки была столькя атхихфактав!
В вайну фашисты всё пажгли...
Я помню у деда маиво гарою -
тамá, абтянутыя кожий,
лижали на стале...
А кожий ни прастой — тилящий,
защолки атщалкнули и щитали энти книги.
Ани
можа
Но всё сгарела!
Щас бы многае узнали,
падщярпнули для пользы, для истории...
Вот ета были казаки!
Супротив них — с табой мы размазня!
Гляди! Мой дед Гришака
в канце двадцатых ни принял душой камбеду, -
знащица, калхозу...
Он — хоп! На жирибца — и ускакал в Балгарию!
Сидло накинул, двести грамм принял,
саблю на бок приетавал...
И на Балгарию пашол!
Вот ета была вольница! Вот ета казаки!..
запасы были и нащали тянуть яво...
Он нощью — прыг на жирибца!
Прастилси с куринём — и в путь...
А мы с табою щас — туфта,
ни знаим, иде размазать сопли...
Глижу, адин стаить, кащаица туды-суды,
камарь — и тот яво сабьёть...
С размаху двинул в лоб,
глядишь — и с кáтушик слител!
А паглядишь, паслухаишь, как с бабами ваюить -
такой гирой! Хущь щас яму мидаль цыпляй...
Вот тока ни пайму, на штó цыплять яму:
на спину, на кухвайкю?!..
А если ты казак, щиво сидишь?
Иди пащисти Тихий Дон!
Он жа милея с каждым годам,
зарастая вязкай тинай...
Он жа крищить:
— Иде жа ты, казак?!
Приди, пащисть, я задыхаюсь!
Скора пагибну, в лужу привратюсь!
Кто жа тибе будя кармить?
Нифтянки, сухагрузы «рика-моря»
маи воды мутють...
Баюсь, щто время падайдёть -
пирид лягушками нам стыдна будя!
Ани ж куды-нибудь сбягуть от ентай жизни...
Но Дон малщить, щиво он скажить?..
Када такоя была, штобы летам
Кагальник датла пирисыхал?!
Датла пирисыхал!! Када такоя была?!
Мы дасидимси и даждёмси,
што к нам на Дон придёть пустыня...
Малщать яво парепанныя руслы,
и нищаво ни гаварять притоки...
Абсыпались крутыя бирига,
да в щакани никошенам
пазамулились иво косы...
Была такая пагаворка,
но ты иё, наверна, ни слыхал? -
Ну, гаварять:
«То там, то
или ишо в
там с пикай патиряица казак!»
Нигде он ни тирялси, а тута патирялси...
Ты панимаишь?
Он нигде: при турках, ни при Крыми,
ни при Наполиони ни тирялси!
А в етай хати, в етам вот хазяйстви
тиряица казак,
што дажа пику ни видать, -
знащить, такая там разруха?!
Вот и сищас разруха в галавах...
Слухай мине! Маи дяды...
Об их щутощку расскажу...
Адин из них, Нихфёд,
у Мамантава в корпуси нёс службу.
Судьба загнала яво Польшу,
вдоль Дона астарожна ухадил...
Хащу тибе сказать,
што казаки Багаявленки -
казащий полк -
он знащилси пад цифрай номир девять,
насили ету цифру на плищах...
Другой, Логвин Кузьмищ, -
мож, пра няво слыхал? -
Он на Амури горад строил...
Ни па сваей нужде, а па щужой.
Када вярнулси щирис десять лет,
Запомни! Дисятка — ета в те гада...
Для казаков, как трафаретнай симвал,
Щиво ни так сказал, иль каласки с полю припёр!?
Штобы симья жись дальша патянула,
И не загнулася, и патягалася с судьбой!
Да щё я в сторану другую всё время ухажу!?
Ета история, давай продолжу рещь сваю!
Логвин Кузьмищ, пашол жить на кардон, минуя хутар
(Кардон — ета щирта, раздел па Дону),
в Кастырку долга ни ивлялси...
Натура у яво была казащия!
Ты панимаишь мысль маю?
Он ни хател встрищаца с общиствам,
хто за Мажай яво загнал!..
И у мине такой характир -
нихфёдавский, наверна...
При встрещи, хто ниприятный для мине, -
я атваращиваюсь тожа...
Дед многа знал историй,
а Кастырскай старине,
а я любил яво паслухать!
В курень он вазвярнулси
в канце шистидисятых -
паследний раз дыхнуть
и на пагости лещь:
к сваим дидам, в радную землю...
Жалка Князив бугарощик:
па осини всё, нижа, нижа с глаз уходить,
скора савсем яво запашуть...
Я щаста захадил туды:
картина — настаяшая стипная!
Асобина — висной:
Сщитай весь луг залитый,
всё в зелени купаица....
Придставь сибе, там княсь стаить
и в займищу на нас с табой глядить...
Вон солнца яво высвятила! Увидал?
Ну, слава Богу!..
Как, будя время, съездим -
всю щудадействинась увидишь сам.
Типерь гляди, всё в савакупии,
вся ета линия куды идёть? -
На Дон, на Кагальницкий гарадок!
Придставь, на том бугру стаить казак.
Ни спить! А ждёть сигнал,
вазля няво — патруль лятущай:
два-три наездника на добрых скакунах.
Зимою враг в стяпи ни ходя напрямик,
он па наезжанай дароги двиница...
А тут тибе — патруль:
«Бах! Батька, враг! Войска — падъём!!!»
Крисалам — хоп! — агонь гарить!
Ат щущила, ат камышу сухова
дым смаляной свищой уходя в небу,
а там глидять — аттуда, с Дону.
Там видить всё Стипанав гарадок!
Всё закальцована кругом,
связь тут такая — ни накроишь:
друг другу всё пиридають
хущь днём, хущь нощью...
На буграх стаять пасты,
нихто ни дремить...
Играли роль сваю курганы,
их и сищас завуть «Сигнальные»,
стараживыя...
Всё ета давнасть времини -
сгарела всё на языке!
Ведь нищиво ни записали,
Всё некада, спяшили, панадеились на память...
Жаль, старых нет -
ани бы многа рассказали!