(поэма с продолжением)

12.

Да, а канях нада атдельна...
Давай плискай щють-щють, Михайлыщ!
Гутарю для тибе историю данскую.
Астались у мине гада, гада...
Прийдёть пара — мине схаронють, вот и всё!
И хто ж тибе щиво расскажить?..
Во, слухай слущай!

Када бульдозир срыл курган Плакущий,
а трактарист в зимле заметил диадэму:
ляжить сибе сарматская, ляжить,
ляжить и ждёть, када иё найдуть...
Так вот, он пастаял над нею, пастаял
и в тащку — кидь, зимлёй присыпал,
а дальша жа стаить и думаить:
«А к щаму ана мине нужна?
Да сдам иё в музэй!..»
Атдал иё туды,
таперищя ана у них ляжить...
Но, гаварять, што настаящыя — в Маскве,
а тута, на Дону, — паделка.
Ну, ета между прощим гаварю...
Сищас пириклющусь в другую плоскасть.

А вот у деда Саввы -
вот ета настоящый конник!
А у няво хранилася сидло щиркеская.
А я-та думаю: дай пагляжу паглубжа!
Работы суздальской, щирвоная,
всё в сирибре украшиная...
Дед Савва
с Раздоравым-саседам выпивають,
я ета время рядам был
и разгавор ихний слыхал...
На выизд жирибца гатовил,
щистил канягу щотащкай.
А я-та задним ухам щистю,
а пиредним слухаю,
как хвалица сидлом дед Савва.
Раздораву дед Савва гаварить:
«Бяри сидло, храни яво!»
Ани в хароший дружби были...
А я встриваю в ихний разгавор
и абращаюсь к деду Савве:
«Давайтя подсидлаим
каня вашим сидлом!»
Дед атвищая:
«О-о-о-о, ни на тваво канишку
ету сидло сидлають!
Сидёлка ета пад афицерскава каня идёть!»
Я гаварю:
«Давайте Быструю паймаим,
я выущу иё?!» -
А Быстрая толькя яму давалася...
Заходить в баз, в руках яво — арапник,
он им — щолк!
«Стаять!» И Быстрая стаить!
Ну, эта ни для груза была лошадь...
А я апять яму гутарю пра сидло:
— Давай на Быструю сидло накиним.
Но дед сидла ни дал,
сидло патом я ни видал,
ни знаю, как яво судьба слажилася...
Ты знаишь,
между холкой и сидлом ляжить прасвет.
Ну, ета штобы рану ни набить каню,
все ета придусмотрина дидáми...
Панял? Туды как рас бутылка водки входить:
куды бы ни паехал, ана ляжить.
В курень вярнулси -
а ана, радная, целая!
И шеищка каня ни раниная...

Я гаварил тибе,
што семьи казаков были бальшие.
Марфа Питровна, мая тёща,
щаста мине рассказ вила...
В раду-та была
шесть снох у Силизнёвых.
Ана жи, Марфа, самая малóдушка
срядь них была...
И вот ана с Ваняткай-та, яво супругам,
паехала в Арловку.
Ета за Донам мéста,
там и сищас тарги вядуть...
Ванятка-та ряшил прадать
синца данскова лугавову.
На деньги вырущинныи
взять каня, но ни прастова, -
купить каня для службы, баивова!
А Марфа прицапилась с ним...
Туды-суды патаргавали:
прадали с выгадай,
што дажа дениг впрок асталася...
И бабка Марфа вспаминаить:
— Иван-та мой кудысь прапал.
Патом, глижу, он калмыщонка абнимаить.
А я яму крищу:
«Иван! Ты щё жи делаишь?!»
Он атвищая:
«Марфа Питровна! Да ета ж мой кунак!
Мы с ним в адном палку служили,
а тута встренулись!..»
Калмык падходя,
улыбку тяня да ушей
ат радастной-та встрещи.
Он гаварить — глаза прищуриныя,
а лыбу* тянить:
— И слухать нихащу!
Паехали к мине, кунак!..
— Куды диватца? — Марфа гаварить, -
служивый маво мужа...
И взяли курс на юг.
А дела была-та зимой.
На третьи, щи на щитвёртыя-та сутки
примщалися...
Дитей павысыпала,
а юрты, впрямь, адна к адной стаять!..
Как загуляли казаки,
как загуляли аднасумы!
И день гуляють, и втарой, и третий...
Гуляють так, што глаз ни видна -
морды паапухли!
Калмык-та на щитвёртай день
падводить Марфу к табунку
и гаварить:
«Ну-ка, кунашка, выбирай каня любова!»
Ана зашла, как глянула: а он стаить...
Такие ушащки, глаза навыкат!
Калмык-та взгляд иё паймал и гаварить:
«Эх! Ну да щиво жа ты глазастая, кунашка!
Сибе бирёг яво, спицальна аставлял...
Но раз панравилси тибе, дарю!»
И он каня атдал.
И тут жа калмыщата налители, падсидлали,
и скрылись с абазрению.
Но щириз небальшую время приизжають,
ани уже абъездили каня -
гляди, как быстра делалась!..

Вот атнасилися к каню,
как абрашались с ним!
И сколькя была интиресу,
щас интиресу-та такову нету!..
Да и ваабще тибе скажу,
Кастырка-та с лица зямли сатрёца...
Куды ни глянь: старик на старике -
нипирсшпяктивнай хутар, вот тибе и всё...

Ты знаишь, я трудилси трактаристам...
Вязу как-та салому: вязу за магарыщ,
за спинкаю ляжить бутылка водки,
трисёца и пуская бýльбушки,
падагреваица и сваво щасу ждёть...
А етат щас, канешна же, придёть,
не за гарами жа... Так вот,
в дароги встренулись билагвардейцы:
Сиргей Иванавищ Самарцив
и с хутора Ярмилав пришол к няму
яво дваюрадный братан Федар Далгов.
Ани жа были с ним такие пивуны -
наверна, лучшие в райони!
Щиво там гаварю, -
тащнея, в области таких пивцов ни сыщышь!..
А я крищу-та им:
«Эй, дяды, идити-ка суды!»
И пригласил к сибе в тинёк,
над лесницаю — лёхкая пристройкя...
И наливаю им пабольши,
а сибе — щють-щють,
ну, щиста губы замащить,
хотя в нутрях-та у мине паместица пабольши...
Дяды ни атказались, щокнулись,
стаканы гулка звякнули...
И тут тибе дяды запели!
И у мине на пятай строщки слёзы патякли...
А пели ни а том,
как сакала слитались в паднибесьи,
а как съизжалися два братца в щистам поли:
адин билагвардеиц, а втарой
служил в Красных щистях...
Я ету песню ни запомнил...
Уж так ани иё играли,
што душу вынули живьём!
И я панял:
ани — браты дваюрадныя,
им ета близка к сердцу ихняму...
Щас так нихто уж ни паёть!
Асобина, када звущить икстрада,
щи как иё завуть...
Но слухать нещива -
закладывая ýхи...

* улыбку