(поэма с продолжением)

11.

Терентий хмыкнул, почесался, глянул
на хлебосольный стол и молвит -
ну, конечно же, немножко недовольный:
— Слухай, що тибе скажу,
щиво я вспомнил-та...
Када нам агароды дали,
а ета жа в стяпи, на воли -
там всё растёть...
Самарцыв Вовка дядькю с Шахтав
гастивать привёс.
Ну, с Вовкай атнашения харошия,
я у ниво спрасил:
«Валодькя! Ета щё за щилавек?»
А он мине в атвет:
«Да ета дядька мой!»
А я иму: «Да как жа ета?»
А он мине:
«Иван Самарцив, ты щё, иво ни знаишь?»
А я-та: «Да аткуда ж иво знаю?
Аца тваво жа знаю, ета тощна!
А дядьку тваиво?..
Да ты пагля! Аткуда жа?..»
Ну, ближа, ближа-та я с ним -
ну, с етим дядькой Вовкиным-та.
И тута гаварю:
«А ну-ка, расскажи о том,
как Ивсей Антонавищ Самарцив
с груди казащий ардина срывал!
Када в стипях данских
с Будённым павстрищалси,
так ардина с сибе сарвал...
А там висел Гиоргиивский бант,
ишо мидали рядам были...
Так вот, он поскидал, как запаёть:
«Мы — красные кавалиристы!..»
Будённый, как вспылить, как закрищить:
«К мине суды билагвардейца, в ардинарцы!»
А я жа дальше прадалжаю:»Патом, пасля гражданскай
атсидел свой срок на Салавках,
пришол в Кастырку и паёть:
«Мы — красные кавалиристы, и от нас
ни асталася ни зуб, ни глаз...»
Так вот, я дядьки-та иво и гаварю:
«Ну, щё, слыхал историю такую?»
А он мине в атвет:
«Э-э-э... Брат лихой!
Щиво там ардина, а щём ты гаваришь!
Тибе сищас такоя расскажу,
щё ты ниделю в етам агароди
вужакой* будишь ползать,
и к куриню дароги ни найдёшь!..
Ивсей Антонавищ Самарцив -
да он такой наездник был!

А дела складывалась так...
В Раманавки у аднаво у казака
все скащки забирал дабряшный конь!
Ани с Кандратом Ревиным вдваём
ряшили етава каня укрась!
В то время за каня, за иво кражу,
за канакрадству — голаву далой!
Ани ж Кастырскии, упрямыя, ряшились
и паехали в Раманавку...
Их тут жа засякли и праслядили -
ани жа пришлыя! -
и сразу же признали па паходки...
Укрась — ани, канешна жа, украли,
но их пирилавили...
Я ж гаварю са слов Ивана,
дядьки Вовкинава.
Всё ета на картошниках
мине рассказывал...
Он в Шахтах праживаить...
Наверная, ишо живой,
нада спрасить у Вовки...
Да, тáк вот их и пахватали -
он жа мине аб этам гаварить.
Тада пишком в Наващиркасск
и — хоп! На гаупвахту.
Ну, пасадили их, сидять ани:
сидять динёк, сидять другой.
На третий день дяжурный,
или кто там, старшина
дакладываить для нащальству, рапартуить:
«Ваш благародья! Вот — канакрады!»
А он крищить: «Давай суды!»
Ивсей Антонавищ Самарцив
выхóдя и как глянул на судью! -
Весь в лентах, ардинах,
щуприна и бальшая барада.
Он в яво сторону как гаркнить:
«Хто, атвищай-ка? Канакрад?!»
А он к няму щють павярнулси бокам...
Судья сильней ишо как рявкнить:
«Где старшина? Падáй яво суды!
За кражу за каня — в плети яво!..»
А перид етим самым варавством,
пирид Раманавкай,
на всякий слущай залатишку спрятали.
Ну, залатишка-та у них была...
Так вот, Ивсей Антонавищ Самарцив
суёть яму щирвонщик жолтай.
Судья та сразу хвать иво,
как закрищить:
«Давай гани яво атсудава!
Падальши, к щорту на рога!
Штоб духу яво ни было!..»
И всё: пинка пад все миста -
и вылитил, как пробка с пагрибка!
Яво ж дружбан Кандрат -
он золату зажал,
наверна, пад язык засунул, што ля...
Пришлось сидеть за жаднась
и за правинасть ету.
Патом срок атсидел,
дамой пишком пришол...
Хатя он так джигитавал -
он на сидле стаял!
Ты знаишь,
как стоя на сидле скакать?
Щас расскажу, щиво аб этам знаю!
Ета завёца «джигитовка»...
Но глянь жа, золату пажаднищал, ни дал...
Кандрат джигитовал, он на сидле стаял!
Атветь, как на коне стаять?
Ни знаишь? Щё я спрасил, ни знаишь? -
Куга зилёная!
Там знащица щиво! Ага!
Там пирикидываица стримина
налева и направа.
А ты стаишь, но уже выша...
Стаишь выша каня на стриминах!
Пад пятай тощкай у тибе сидло?
А ты-та дальша гонишь!..

А я переспросил:
— Под «пятой точкой»?
Это значит под гузном?
Терентий:
— Пад крисцом, а то пад чем жа
находица сидло? — Ни на ухах жа!
На стриминах ты высака стаишь
и управляишь...
Ана же спутиша римёныя,
чириз сидло адну, другую жа наабарот -
как пирикрестьи делаишь:
ана ж чириз сидло павыша стала...
И тут руби хоть с правай,
хощишь — с левай.
Ты в приимущистви стаишь на стриминах,
на высате стаишь!..
Дяды сказали,
стремя на спутищы вясить
и служить для апоры в рубки,
када сайдуца в щистам поли казаки...
Кандратушка, мой дед -
я ж гаварил -
искусствам этим авладел.
Но всё жа падстрялили красныя,
ета атец мине сказал...
Распутица в яво башке
мителью хлопьями крутилася:
миталси то ат белых к красным,
то ат красных к белым...
Убили да амнистии яво.

Васпаминанью в падтвиржденью вставю.
Иван Ихфимыщ Маштаков
гутарил нам, как ани с хфронту шли.
Каней у них забрали, идуть пишком,
щириз плищо — сумка сидельная...
А тут красный патруль
пряма на них лятить:
«Стой, хто идёть!»
Ани-та на сваих дваих -
ни убягишь ат коникав!
Ани-та ближа падскакали
и, ни скрывая злобы, гаварять:
«Да-а-а... Жаль,
а то сищас бы парубали...
Да вот амнистия пришла на вас!
А то б мы дали вам...»
Ну, ета шол, ну, как бы ни сбрихать,
наверна, двадцать первай год...
Иван Ихфимыщ гаварить:
«А мы-та шли дамой,
а на руках аружью нету!»
А там правитильства ряшила:
защем ганяца-та за нами па стипям -
па балкам, да па буиракам -
нихай виртаюца дамой на баз...
Прийдуть в курень — там разбирёмси,
щё с ними дальша делать...
А дед-та Маштаков, как услыхал,
щё ани вслух жалеющи сказали на них сказали,
так гаривал, щё палущилась так:
каней, вааруженью атабрали,
а то бы ниизвестна, хто — каво...
Иван Ифимыщ жалкавал аб етам.
Он гаварил:
«Эх! Шашищки бы выкрасили, тощна!»

* ужом