Однажды ночью мне принялся сон. Видится мне как донская волна, набегает на песчаный берег и с тихим, мягким, вкрадчивым шелестом откатывается обратно, оставляя за собой «ребрышки», небольшие извилистые песчаные бугорочки.

И я просыпался в уютной московской квартире, мгновенно вскакивал, и, путаясь в домашних тапочках, спешно выходил на лестничную площадку и курил сигарету одну за другой. А время-то было далеко за полночь. Затем душа постепенно успокаивалась, и я брел к двери, осторожно открывая ее, опасаясь спугнуть то ностальгическое щемящее чувство по далекой выжженной палящим солнцем степи и ровной, спокойной зеркальной стремнине Тихого Дона.

И я понял, что меня зовет обратно к своим берегам Тихий Дон.

Да я проживал в Москве, а непричесанная и неприкаянная душа моя, томилась здесь на Дону. Одно чувство звучало во мне звонкой, как тетива натянутой струной, и это чувство я не разменял. Оно до сих пор сидит во мне и пульсирует в моем сердце. Это любовь искренняя, простая неподкупная любовь к вольному Дону, к Дону батюшке.

Не могу придумать эквивалент этому чувству, оно для меня необъяснимо. Скорее всего, это немой укор моих прапрапрадедов. Возможно из восьмого, или 9–10 колена моей старинной казачьей прочной духовной нити, соединившей давнее «когда-то» и современное «сегодня». Трудно ответить.

Но знаю точно, что меня заставила оставить другим место для суетного житья? Я не променял тихий шепот донской стороны на шумную привилегированную московскую прописку. И то щекотливое преимущество, где ты наполняешься информацией где-то через три-четыре часа всякими разными «казусами» столичной жизни, которые в глубинку доходят через месяц и более... Это действительно так, на самом деле московский житель крепко информационно подкован и социально защищен.

Донская волна меня перетянула к берегам батюшки Дона. Некоторые подмечали, что, мол, вернулся очередной неудачник.

А моя душа и тело всегда искала защиты и приюта в степях казачьей вольницы. Душа и сердце мое вместе с ветерком гонялись гоном по буграм и буеракам. Блуждали в таких глухих уголочках божественной природы, в которых ты ощущал себя по настоящему свободным и вольным. Растворялся весь без остатка в первозданной чудесной красоте и аромате пахнущих колдовским запахом трав донской степи.

С дрожью в руке разглядывал старую шашку, подаренную старшему брату, не забытую, и играющей солнечным блеском в овражке углубления стального клинка. Сквозь увеличительное стекло времени всматривался и с замиранием духа разглядывал глубокую зазубрину на лезвии, пытаясь уловить и услышать визг и звон скрещенного особой закалки металла -отзвук давнишней битвы.

Всегда ловил себя на такой мысли. Если мое существо, хотя бы один раз в неделю не повстречается со степью, от такой разлуки я болею.
Без степи я просто не смогу выжить! Этот диагноз неизлечим. Душа моя мечется, как только представлю, что там, в степи без моего участия, именно в эту секунду происходит природное таинство.

А если, вдруг почувствую недомогание, я спешу в степь. И там, на просторах дикого поля, степь врачует мою душу. С жадностью наблюдаю, что в любое время года суток степь она всегда не похожая – разная. Я впитываю в себя до корней волос едва уловимые волшебные изменения природы.

Я могу, молча, общаться с колючими, как приблудившийся ёжик тернами, внимательно присматриваясь, друг к другу. Знаю, что глубокой осенью, подбитые первым заморозком «тярны» мне подарят крутого темно-синего посола чуть-чуть подслаженые, но все, же терпкие на вкус плоды. Осторожно чтобы не наколоться о колючки, а они же обязательно «куснут», аккуратно соберу ягоды в небольшое когда-то сплетенное дедом старое ивовое лукошко и увезу с собой.

Дома под легким навесом в солнечный день, за большим хлебосольным столом, среди предметов казачьего быта, в окружении плетней, рядом с хорошими товарищами по духу, в доброй и хорошей беседе, откушаем вареников с теренком. Заправленной не какой-то магазинной «пролетарской», а настоящей густой домашней сметаной, (аж ложка гнется), выгнанной из сепаратора, раним утром в казачьем курене. А потом перекинемся друг с другом огоньком веселых глаз, наберем в себя поглубже вольного воздуха, и заиграем протяжную казачью песню.

Да степь мудра. Она насыщена духом старого казака, умудренного, храброго, находчивого и в меру прижимистого.

К такому казаку привела узкая стежка судьбы, впоследствии эта тропинка стала широкой и надежной дорогой познания и открытий. При первой встрече с ним, когда еще не успел переступить порог его куреня, он, окинув меня беглым острым взглядом, вытянул руку и ткнул пальцем в мою сторону. Я замер загипнотизированный . Он сказал: «Мине завуть Иван Сидаравищ Тирентьив! А ты щиво жи так долга ни прихадил, я тибе давно.. о... о паджидаю!», и только потом открыл калитку, и позволил войти в свое семейное родовое гнездо.

От кого-то слышал, не помню, что скорость течения тихого Дона равняется скорости пешехода. Вот и моя душа пешком по степи и по Дону шагает в ногу. А если не успел, то уже не догонишь. Эта скорость, равняется скорости жизни. История уходит на глазах, и многое стирается, а ещё больше уже стерлось, ушло в небытие.


На берегах седого Дона рождалось то,

что «летописью» мы зовем.

И если умудримся затерять

никто нас не простит,

а совесть будет горше, чем полынь,

терзать наш ум на том и этом свете!..


Я знаю, что в каждом уголке моего куреня, в оконных узких проемах, в пластинчатых стенах снаружи и внутри, в скрипучих половицах, в карнизах под крышей гуляет мой добрый собеседник – дух казачьей вольницы! Живет и бурлит казачий дух!

Моя тетя, а ей, слава Богу! Разменяла 92 год, сказала, что наш род по линии моей мамы не пришлые люди на Дону. Мои прапрадеды вместе со всеми казаками переселялись, меняли местожительства, но не дальше одного сантиметра от стремнины Тихого Дона. Первый Траилинский городок (впоследствии ст. Богоявленская) находился в нескольких верстах от Кагальницкого городка (место стоянки и пленения Степана Разина).

По линии отца я знаю одно, что его древняя малая родина станица Кривороженская по приказу Петра I была сожжена и разрушена за участие моих прапрадедов в восстании Кондрата Булавина.

Когда я попадаю в крепкие объятья степи, я знаю точно, что моя душа и сердце надежно, бережно запеленаты тугой и прочной сине – красной полосой.

Вот и все о себе. Что дальше? Дальше идти вперед, вместе с заветами, традициями дедов и прадедов. Передавать и вкладывать дедовский опыт в буйные головушки, в каждую клеточку ливера казачий дух. Высоко и крепко держать в руках знамя казачьей вольницы, на полотнище которого в старину были вышиты такие слова: «Куды хоща, туды и скаща, нихто за ним ни заплаща».

Казакам пора выходить с камышей – засиделись, да заболтались! Нет уз святее товарищества!

Александр Кошманов
г. Константиновск Ростовской области
бывшая станица Константиновская – Первого казачьего Донского округа